Интересная сказка про такого себе судью, который в молодости чуть жертвой ведьмы не стал. Мистическая, в стиле Вия, но без особо страшных моментов. Так что подойдет даже для таких впечатлительных, как я.
Ходили по свету песельник и сказочник. Сошлись они вместе и стали вдвоем ходить. И сделали такой уговор: ты пой песни, а я буду сказки сказывать, и что кто заработает — вместе проживать.
Пришли в деревню, зашли в корчму. Мужики горелку пьют. Песельник сейчас и запел песню. Тут пьяные стали слушать и похваляют:
— Мы отроду не слышали таких песельников нигде и никогда!
И что кто из них ел, все дают песельнику. А песельник, по условию, делится со сказочником. И проходили они так много шинков*, по этому условию; везде песельника больше слушают, чем сказочника.
_____________________
*Шинок — питейное заведение, трактир.
Тогда песельник говорит:
— Ты за моей спиной хлеб ешь. Известно: песня—правда, а сказка — складка!
А сказочник говорит:
— Нет, сказки — правда, а песни — складки!
Спорили, спорили и пошли к судье на суд. Приходят к судье:
— Дома ли судья?
— Нет, на гумне молотит!
Пошли они на гумно.
— Здравствуй!
— Здравствуйте, — отвечает молодой такой человек.
— Бог в помощь!
— Спасибо!
Молотильщиков было трое: два старых, а один молодой. Молодой человек и спрашивает:
— Зачем пришли, добрые люди?
— Пришли на суд к вам!
— Ну, пойдем домой, рассужу!
Пришли в хату; молодой человек умылся, утерся краем платочка и стал старый-старый.
— Ну, из-за чего же вы пришли на суд?
— Так и так, — говорит песельник, — договаривались мы вместе хлеб зарабатывать: я петь песни, а он говорить сказки. И за мои песни больше дают. Так я говорю, что песни — правда, а сказки — выдумка, а он говорит, что сказки — правда, а песни — выдумка. Рассуди же ты нас, судья праведный!
Судья и говорит:
— Ну, слушайте же!
«Когда я был молод, так случилось и со мной приключение. Пришел я раз на игрище*, да и говорю:
— Добрый вечер тем, которые необъезженные!
____________________
*Игрище — место, где собирается молодежь для посиделок, танцев, игр.
Одна девка и сказала:
— Постой же, мы на тебе поездим!
Я там немного погулял, то-се, и пошел домой. И забыл про все про то. Пришла весна, стали коней водить в ночное. Вот я раз веду возле бани коней, а меня кто-то и зовет:
— Иван, иди, — говорит, — сюда!
Я слез с коня, прихожу в предбанник, а там та самая девка. Вот она хвать меня за шею уздечкой!
— Как был, — говорит, — добрым молодцом, так будь теперь жеребцом!
Я и стал жеребцом. Села она на меня и поехала на Лысую гору. Привязала меня к сухому дубу и так голову подтянула, что передними ногами мне и земли не достать. Наехало туда таких девок — штук двести! И стала считать их старая змея: бьет палкой, да и приказывает, как что делать. Перебрала так всех. Тогда они отвязали коней и поехали по домам. Заморила меня эта девка так, что едва я в баню ее приволок. Сняла с меня узду, и стал я снова таким человеком, каким и был.
На другую ночь снова сгоняла она меня на Лысую гору. И так, что стал я даже нездоров. Стала у меня мачеха выпытывать, отчего я нездоров, говорит:
— Не ездит ли на тебе какая девка?
Я и признался.
— Постой же, — говорит, — мы ее проучим.
На третью ночь дала мне мачеха узду и говорит:
— Как станет она звать тебя в баню, ты не иди прямо, а беги кругом. Как она выскочит и побежит вслед за тобою, ты так нацелься, чтобы первым в баню вскочить. И накинь на нее обруч!
Я так, значит, и сделал. Она как побежала за мной:
— А, — говорит, — боишься!
Я обежал три раза, да в баню. Схватил обруч, да ей на шею, да и говорю:
— Как была красная девица, так будь добрая кобылица!
Она и стала кобылой. Уселся я на нее и поехал на Лысую гору. Привязал и я ее к тому дубу, к какому она меня привязывала, и подвязал голову так, что передние ноги на целый аршин от земли. А сам влез на самую макушку дуба и сижу. Поприезжали все те девки, и стала старая змея их считать. Считала, считала — одной нет. Посчитала коней — кони все. Стали они глядеть коням под хвосты, видят — одна кобыла. И начали они тогда меня искать: перерыли весь песок. Искали-искали и поехали домой. Слез и я и поехал. Как сел, она и застонала и упала на землю. Насилушку я доехал.
На другую ночь дала мне мачеха сковороду и сказала сесть в бане на печи и ею укрыться. Только я укрылся, они и приходят. И спрашивают у той, тут ли я. Она говорит:
— Он здесь, но я не знаю, где он спрятался.
Старая змея послала за ребеночком, что три дня как родился. Принесли того ребеночка. Змея и спрашивает:
— Где наш виноватый?
Ребенок засмеялся, змея говорит:
— Не знает! Идите, возьмите того, который вчера родился!
Приносят такого, и этот засмеялся. Тогда принесли того, который сегодня родился. Змея спрашивает:
— Где наш виноватый?
Он говорит:
— Под железным небом, на каменной горе!
Старая поглядела на печь, говорит:
— Вот он!
И послала всех девок собирать огарки, что с обоих концов палены, и недопрядки, что с двух концов прядены и брошены. Девки насобирали и приносят. И стали они лесенку строить. А моя мачеха посадила петуха на столе и стала Богу молиться, чтобы петух запел. Вот они строили-строили, уже только бы взять меня, а петух хлоп-хлоп крыльями да: «Кукареку!». Так лесенка и развалилась. А старая змея говорит:
— Стройте, стройте, это не правдашний!
Стали они снова строить. Строили-строили, а петух в другой раз запел: «Кукареку!». Строение и развалилось! Старая опять говорит:
— Это не правдашний, стройте!
Стали складывать и сложили до самого верху. Только бы меня взять, а петух в третий раз: «Кукареку!». Лесенка немножко покосилась. Немного погодя запели и все петухи. Тогда они пропали, а эта, на которой я ездил, лежит и стонет. И говорит мне:
— Если меня похоронишь, тебе мой платок достанется!
И померла.
Мачеха велела мне на другую ночь сделать гроб, обмотать его тремя веревками, и так плотно, чтобы невозможно было иголки просунуть, и везти как можно скорее хоронить. Положил я ее в гроб, умотал крепко веревками и повез четвериком хоронить. Я везу, а веревки лопаются. Покуда довез, полопались все, только остались три нитки. Я поскорей спихнул ее в яму. И она проговорила:
— Ну, платок тебе остается!
Так я и теперь этим самым платком — одним концом утрусь, стану молод; другим утрусь, стану старым стариком. Вот и выходит: сказки — правда, а песни — складки!
Ну, довольны ли вы моим судом?».
Песельник говорит:
— Кабы тебе не дал Бог судить никого!
И пошли песельник и сказочник каждый сам по себе.
